На волне пандемии и пресловутых ограничений страдают в первую очередь частные, авторские, независимые театры, чей основной доход формировался прежде всего на основе продажи билетов. Одним из первых пострадавших коллективов оказался «Коляда-театр», расположенный в Екатеринбурге. Еще в марте 2020 года, при начавшемся локдауне, директор и художественный руководитель Николай КОЛЯДА сообщил, что вынужден прекратить свою деятельность. Однако заявление не пропало бесследно, и театр удалось спасти. Причем на этом фоне многочисленные поклонники творчества Коляды решили поддержать прославленный коллектив: и в результате он стал лауреатом премии зрительских симпатий «Звезда Театрала» в номинации «Лучший региональный театр».
– Николай Владимирович, завершается год, который ко всему прочему едва не стал последним для вашего театра. Фактически вы уже объявили о прекращении своей работы, как вдруг со всей страны люди начали присылать деньги – только бы спасти театр. Эта история открыла что-то новое для вас?
– Мы привыкли к тому, что в нашем театральном мире все – как паучки в банке. Фейсбук превратился в место баталий, хотя за глаза театральные деятели обсуждали друг друга всегда. Однажды Галина Борисовна Волчек, шутя, рассказала мне: «Я утром всегда звоню первая Ларисе Рубальской, чтобы узнать московские сплетни и новости. «Ну, что, Лариска, доставай обсиратор». И мы этим обсиратором по всем проходимся. Она мне свои новости рассказывает, я ей – свои».
Это такая – как бы сказать? – природа вещей. Все мы привыкли в театре сплетничать или «не любить» друг друга. Фразу «не любить» надо взять в кавычки, потому что в каждом театре, где бы он не располагался (хоть в Красноярске, хоть во Владивостоке или в Москве), артисты считают, что они работают в самом лучшем, самом прекрасном коллективе на свете. А все остальные – дураки и ничего не понимают. И я так тоже считаю, чего уж греха таить?
– То есть для каждого артиста или режиссера его театр стоит в центре мира.
– Да, именно так. И потому по отношению к другим многие из нас почти на автомате думают: «Вот этот придурок, этот дурак, а тот – идиот или кретин». Поэтому, когда случилась беда, когда моему театру плохо стало, я знал, что помощи ждать неоткуда. Но вдруг все повернулись ко мне и сказали: «Слушай, Коляда, тебе плохо? Так мы поможем». Ну как описать это чувство, когда вдруг ни с того ни с сего блямкнул телефон, и я увидел, что крупную сумму мне перевел, извините, председатель Союза театральных деятелей Александр Александрович Калягин. Не со счета СТД, а со своей личной банковской карты. У меня на глаза навернулись слёзы. Я начал ему звонить – он не берет. Благодарность смог передать разве что через его заместителя Митю Мозгового. Потом приходят деньги от Дмитрия Александровича Бертмана из «Геликон-Опера», приходят деньги от Гриши Заславского. Потом звонит Эмма Валериановна Абайдуллина (супруга Эльдара Рязанова. – «Т») и присылает мне денег на спасение театра. Телефон – блямк! – и на экране сумма от нее. Мне неудобно: я ведь ничего не просил. Хочу вернуть. Но как ты вернешь человеку, который просит тебя сохранить свой театр… Обидится всерьез.
Кстати, недавно Эмма Валериановна снова мне позвонила: «Что, Коля, плохо?» Я говорю: «Выживаем». И опять телефон – блямк. Я же не заберу эти деньги себе. Я же не положу их в карман. Я тут же написал приказ, что эти деньги выдаются, как премия. Пошел раздал их артистам. Все счастливы. Не великие деньги вроде. В Фейсбук порой проникают мои приказы. Люди смотрят и, наверное, думают: «По тысячи рублей он дал, какая щедрость». Но чтобы каждому в нашем театре вручить по тысяче, мне нужно (по числу человек) – 66 тысяч. Так что, деньги немаленькие. А в провинции на тысячу рублей можно прожить дня три, а то и четыре, если питаться, конечно, не в ресторане, а покупать продукты в «Магните» или «Пятёрочке».
Не до жиру – быть бы живу. Понимаете? Ситуация такая. Я же не могу, как наши эстрадные звезды, заплакать и закричать: «Мне кушать нечего». Но просто вижу, как страдает вся страна. Все же оказались в этой яме кошмарной.
У меня студент Глеб работает на заводе. Приехал из Нижнего Новгорода, поступил ко мне на отделение драматургии. И, чтобы платить за квартиру, он работает на заводе – крутит какую-то медную проволоку. Пришел в театр вместе с Настей, сокурсницей своей, Настей Чернятьевой, она говорит: «Глеб, покажи Николаю Владимировичу руки». Он мне протягивает руки, а у него все руки ладони «побиты». Руки писателя в глубоких царапинах. Я спрашиваю: «Сколько тебе платят?» Он говорит: «25 тысяч рублей в месяц». Я думаю: «… твою мать». Другого слова нет, простите. Не одни мы, скоморохи, так страдаем. Вся Россия страдает. Все плачут.
И вот когда люди со всей страны стали присылать деньги, я получал смс и плакал: «Что же я так плохо раньше обо всех думал? Какая же я свинья, получается. Люди-то хорошие». Дело, конечно, не в суммах (кто-то отправлял совсем по чуть-чуть, словно отрывал от сердца), дело в самом поступке: на, мол, держи, только не закрывайся.
Мы закрылись 27 марта в Международный день театра, а открылись 8 сентября. Сейчас играем в соответствии с предписаниями Роспотребнадзора. В зрительном зале сидят 30-40 человек. У нас небольшой зал. Я сократил зарплату, но никто не ушел, никто не убежал, никто не умирает с голоду. Мы потихонечку как-то работаем.
Сейчас с итальянцами сделали совместный проект – выпустили спектакль «Гамлет и еще одна Офелия» по пьесе драматурга и продюсера, арт-директора Национального театрального фестиваля QDAfestival Джана Мариа Черво. В пьесе много оригинальных шекспировских текстов, но есть и современные персонажи, которые оперируют компьютером. Собственно, благодаря компьютеру и Zoom’у, мы и смогли осуществить эту совместную постановку (границы ведь закрыли). В ней участвуют артисты нашего театра и артисты из Рима, а проект состоялся за счет гранта Министерства культуры Италии. И итальянцы заплатили мне 7500 евро. Это около 700 тысяч рублей. Их я тоже, естественно, отдал в театр.
– То есть, получается, ваши финансы варятся в общем котле и театр живет от проекта к проекту – разовыми поступлениями. А как же местная власть?
– Местная власть помогает, но официально взять под свое крыло не может. Да я и не прошусь, потому что знаю, как им сейчас нелегко. Зачем еще и я полезу с протянутой рукой: «Дайте нам денег». Пока терпим, поэтому сильно нахальничать не будем. Все равно выживем – потихонечку, помаленечку.
– Недавно узнал с удивлением, что вы порой безвозмездно отдаете свои пьесы русским театрам дальнего зарубежья…
– Я все время это делаю. И не только с русскими коллективами, работающими далеко от родины. Звонит какой-нибудь театр из глубинки: «Нет денег, Коля, а пьеса твоя так нравится…» Я говорю: «Ну, дайте хотя бы 20 тысяч». Они: «20 дадим». Я говорю: «Хрен с вами, хоть так». Я ведь не себе, а театру. Когда я узнаю, что некоторые мои ученики продают свои пьесы за 700-800 тысяч рублей, то возникает противоречивое чувство. Не буду называть фамилии. С одной стороны, я, конечно же, рад, когда талант высоко ценят, но с другой – интересуюсь порой, куда идут эти деньги. Кто-то строит дом, кто-то покупает квартиры, а я в этом смысле какой-то старомодный, мне – на театр.
– Во всей этой истории меня удивляет то, что вам, как драматургу и режиссеру, приходится заниматься финансами, хозяйством, администрированием… Творить-то когда?
– Буквально вчера нашему театру исполнилось 19 лет. 4 декабря 2001 года я получил уставные документы на некоммерческое партнерство «Коляда-театр». Сейчас мы называемся автономным некоммерческим партнерством. Но тогда я получил их 4 декабря. То есть дата совпала с днем моего рождения. Поэтому банкет у нас проводился всегда «на два случая». То есть всю жизнь я этим занимался – собственно творчеством и… поиском денег, ремонтом, арендой, мытьем унитазов…
– Это не удручает вас?
– Как удручает? Я уже привык. Если хочешь сделать хорошо, сделай сам, а если кому-то поручишь…
У меня был директор. Год он проработал. Ничего не вышло, потому что все на меня скидывалось опять. И я решил: пока справимся своими силами. Нормально живем же. Считаю деньги, а потом иду на репетицию.
– Кстати, хотел спросить: чем закончилась, в итоге, история с московским филиалом вашего театра? Его ведь так и не открыли…
– Помещения нет, хотя артисты ползают туда-сюда. Коллектив называется Театр новых пьес. ТНП . Я соучредитель всего этого дела. Но у них нет помещения. Они время от времени играют то там, то там: в Бахрушинском музее, в Центре на Страстном… Сейчас смотрю где-то возле «Гоголь-центра» площадку нашли. Попробуют на ней поработать. Тяжело. А кто поможет? Никто не помогает. Никому не надо.
– Снова пора бросать клич в Фейсбуке.
– Уж сколько бросал. Уже четвертый год это длится. Бросал и бросал.
– Видимо, потому, что в Москве ситуация другая. Здесь легко раствориться в общей театральной каше: талантов много и всем нужна крыша над головой…
– Возможно, что так. Но как бы то ни было, пока эта идея такая – ни шатко ни валко.
– А если вернуться к разговору про Екатеринбург, сейчас главная ваша боль в чем? Сохранить театр или вывести его на новый уровень, например? В условиях карантина выпустить определенное количество премьер?
– Я думаю, что самое главное – пережить карантин без потерь, чтобы все были здоровы. Все вообще-то переболели в театре, кроме меня. Я сказал, что я бессмертный и болеть не буду. Не имею права.
Наслышан, как активно в Москве Роспотребнадзор проверяет театры – следит, чтобы заполняемость залов была не более чем на 25%. Штрафует нарушителей.
У нас обстановка, видимо, чуть спокойнее, но и мы нарушать не можем. К сожалению, впервые за долгие годы вынуждены были отказаться от наших новогодних колядок. Обычно мы в праздники зарабатывали 4-5 млн. рублей и ехали на гастроли в Москву. А теперь продажи приостановились и думаешь: только бы на зарплату артистам хватило.
Кстати, артисты мне сказали: «Давайте сделаем объявление: мол, артисты “Коляда-театра”, Дед Мороз и Снегурочка, готовы приехать к вам за определенную плату. Сядем на машину да поедем».
Ну а что? Зарабатывать ведь надо. Выйди на улицу, попроси десять рублей – никто тебе не даст, а тут – честно заработанные деньги. Как скоморохи: поём да танцуем.
Я и сам наряжусь Дедом Морозом – не привыкать.
Лет пятнадцать назад, когда совсем хреново было у нас с деньгами и мы обитали в подвале, я с посохом и в костюме с бородой садился на свою «четверку», Ира Белова была Снегурочка и мы ездили по домам и организациям – поздравляли народ.
– То есть будучи уже прославленным драматургом?! Автором спектаклей, в которых играли, например, звезды «Современника»…
– Да по фигу, подумаешь… В своем отечестве пророка нет. Зато столько было впечатлений было. Например, приехали мы с Иркой в цыганский дом очень богатый. Значит, там цыганята бегают, елка стоит такая красивая-красивая невероятно. Я говорю: «Ой, какая красивая елочка у вас, дети!» А цыганка сидит за столом, ест виноград, поворачивается и говорит: «Это из Дании». Я думаю: «Еще и елка из Дании, а мы тут за 500 рублей…»
Или на Уралмаш мы приехали, подымаемся на пятый этаж, устали. Хрущевка, лифта нет. Заходим. Мама говорит: «Проходите, пожалуйста». Я смотрю, на диване сидит девочка в костюме Снегурочки и вдруг понимаю, что у нее, оказывается, ДЦП, она почти не двигается.
А у нас вся программа на игре построена, мы должны водить хоровод, бегать, прыгать. Взял ее на руки, держу в костюме Деда Мороза, девочка смотрит на меня счастливыми глазами (ей года четыре было), и мы с Ирой Беловой давай на ходу перестраиваться, песни с ней петь, развлекать. Счастье было невероятное. Наконец, уходим. В коридоре мама сует нам деньги. Я говорю: «Не буду я брать. Ничего не надо, вы что!»
А она прямо настойчиво так кладет мне эти деньги в карман и говорит: «Возьмите, иначе я обижусь».
Пришлось оставить эту сумму себе. Вышли молча. Спускаемся, опустили головы, идем по лестнице. Я тащу за собой этот посох, и у меня слезы градом.
На днях узнал, что в Петербурге запретили все новогодние праздники. Я думаю: питерцы это примут или нет? Ведь для ребенка (у меня так было во всяком случае) Новый год – это самые главные воспоминания детства. Как можно запретить Деда Мороза или новогодний утренник в детском саду или в школе? Как можно было забрать часть жизни у ребенка? Не понимаю. Тут дело даже не в наших деньгах, не в том, что мы заработаем или нет, а в том, что забирают прекрасную часть детства.